Особо одаренная особа - Страница 58

Я захохотала, ухватив ближайшую рыбину и размахивая, так что масло брызгало на царских гостей:

— Кто ж тебя так росточком-то обидел?!

Царевна от злости начала раздуваться, гости возмущенно зароптали, а я, увидев поднимающихся стражников, поняла, что мой смех сейчас мне боком выйдет, и заорала:

— Овечка, выручай!

Овечка сорвалась с места и стала бегать вокруг великанов, которые меня пытались схватить, боднуть их у нее не хватало веса, зато она так ловко подворачивалась им под ноги, что великаны спотыкались, падали и роняли друг друга.

Я заозиралась, метнула в гостей пару золотых мисок с салатом и, воспользовавшись тем, что потрясенная моей и овечкиной неучтивостью царевна замерла, ухватила большой золотой казан, выплеснула из него горячий суп прямо на самых рьяных защитников царской особы и накрыла этим самым казаном свою сестричку, сев для надежности сверху. Потом схватила валявшийся неподалеку золотой половник и звонко чпокнула им по казану. По залу пошел гул, а в казане заорала на девять голосов Грунька.

Великаны перестали суетиться, а гости лезть на стол. Я вытащила заряженные Велием камушки и объявила: так, мол, и так, я дюже могучая чародейка, правнучка Всетворца, и если все гости сейчас же не уберутся из зала, то оглохнет их королевишна на все свои восемнадцать ушей! Для убедительности я раздавила горсть камушков-светлячков. Безобидные огоньки вспорхнули надо мной, и все, кто был в зале, в ужасе попятились, а я добавила золотого звона и возмущенных воплей полоненной Грушки.

— А ну вели, чтобы все лишние из зала убрались! — приказала я царевне. — Я наедине разговаривать желаю!

Грунька под казаном перестала грязно ругаться и глухо попросила всех удалиться. Когда в зале стало тихо, слышался лишь перестук копыт моей подельницы, царица завела сладкую песню:

— Сестрица моя, что ж ты не сообщила, что приезжаешь? Я бы тебя встретила, накормила, напоила, в баньку бы сводила…

Я треснула половником по казану, прекращая ее излияния:

— Ты ври, да не завирайся.

Грунька попыталась когтями проскрести стол, но, на мое счастье, он оказался крепок. Тогда царица завела другую песню, начала плаксиво проситься наружу:

— Сестрица моя миленькая, сестрица моя младшенькая, выпусти отсюда хоть одну мою головушку! Я тут задыхаюся! — не подозревая, что своей просьбой сразу решила мою проблему — как снять с нее ключики.

Я заухмылялась, а догадливая овечка закивала головой, пытаясь копытцем мне показать, что выпустить надо лишь одну голову, и не больше. С величайшими предосторожностями я приподняла край казана, велев Груньке:

— Лезь.

Грушкина голова вынырнула оттуда и задышала часто-часто, будто я ее не под казаном держала, а в воде топила. Заприметив на ее шее цепочку с ключиком, я с проворством хищницы цапнула добычу, а чтобы голова не раскричалась, сунула ей в зубы варежку. Голова завращала в бешенстве глазами, а я подумала: все девять голов именуются Груньками или у каждой свое имя? Мои раздумья были прерваны мерзким голоском царицы, которая упрашивала выпустить еще одну голову. И пошло как по маслу!

Она высовывалась, я грабила, едва успевая совать в эти многочисленные рты запасные носочки и нижнее белье из мешка, услужливо поставленного овечкой на стол. Кончилось это как в истории с Кощеем, которого наконец-то напоили. Стоило высунуться девятой голове, как казан под моей ногой дрогнул, а я поняла, что Агриппинка раздувается, словно жаба на болоте. Нашла время демонстрировать свое могущество!

— Щас ты увидишь, на что я способна! — пообещала одна из голов, выплевывая мой носок. Грушку стало пучить, пальчики превратились в солидные когти, а я некстати вспомнила, что план отступления нами не продуман вообще. Спрыгнула со стола, вскочила на свою верную овечку и, взвизгнув:

— Бежим! — едва не упала со спины быстроногого травоядного и довольно хихикнула, проносясь мимо обескураженных морд Агриппины.

Когда Грушка мелькнула перед моими глазами третий раз, я поняла, что что-то идет не так, как я планировала:

— Ты чего делаешь?! — дернула я овцу за ухо.

— Двери-то закрыты! — крикнула она, заходя на четвертый круг.

Царевна зашипела по-змеиному, а я заверещала:

— Вышибай эти чертовы двери!

Не знаю, что придало больше решимости моему скакуну: мой вопль или Грушкина огненная струя, подпалившая шерсть на хвосте овечки, но двери она открыла с некоторой помощью моего лба.

Как оказалось, гости и стражники за дверью тоже даром времени не теряли — заперли все выходы из дворца. Пришлось метаться по коридорам, лестницам, комнатам и подвалам. Грушка противно завывала вслед, швыряя молниями и плюясь огнем.

— Ну все, — сказала овечка, когда мы ворвались в сокровищницу. — Тут нас и пожарят.

— Почему это пожарят? — Я соскочила с овечки, закатала рукава и махнула руками снизу вверх. Золотые монеты, каменья, слитки взмыли в воздух, гудя словно рассерженная мошкара. В дверь сунулись ухмыляющиеся морды Груньки, и я запулила в них всем этим богатством. Сестрица взвизгнула:

— Ах ты, гадина! — и развернула весь золотой поток на меня, мы с овцой упали на пол.

— Нашей золотой могиле будут завидовать императоры, — пробурчала я.

Но овца проявила редкое жизнелюбие, стала лягать меня в живот и блеять:

— Врежь ей, врежь! Я и врезала.

Велий и Зоря подлетали к дворцу Агриппины с большой помпой аж на двух драконах. Зоря оседлал зеленого, Велий желтого, а Котофей, отчаянно ругаясь, погонял красного — одноголового, костеря воровку Верею, укравшую у бабки любимую овечку. А драконы ябедничали на своих седоков, расписывая злодеяния Зори.